Некоторые думают, что Исландия — часть Европы, но это не так. Это кусок cуши, оторвавшийся от Старого Света и так и не доплывший до Нового. И пусть экскурсоводы толкуют о стыке Североамериканской и Европейской тектонических плит, делая пространный жест в пустоту на месте древнего исландского парламента в местечке Тингвеллир. Дело не только в них. Здесь нет памятников архитектуры, так что и столетняя церковь будет считаться древностью. Здесь очень мало стариков, зато очень рано женятся и заводят по пять-шесть детей. Здесь нет индустрии развлечений и культа потребления, люди живут в гармонии с природой — их досуг может показаться простоватым, жизнь — лишенной острых переживаний, а суждения — наивными. Здесь нет того, что называют культурным слоем: на всю страну всего один художественный музей, одна всемирно известная певица, один нобелевский лауреат — и всего триста тысяч жителей. Страна, которая получила независимость каких-то шестьдесят лет назад, при том, что с формальной точки зрения это все же Европа — это страна-младенец. История ее не отделилась еще в полной мере от эпоса. У многих людей до сих пор былинное мышление: здесь верят в то, что если валун лежит на дороге, нельзя его двигать, иначе потревожишь духов — «тайный народец». А одну деревню на севере острова жители покинули полвека назад из-за того, что их донимал великан без головы — не могло же такое померещиться целой деревне?!
Самолет приземляется в Кефлавике около полуночи, машина едет сквозь устланную туманом пустошь: зрительный нерв регистрирует свет, а мозг отказывается верить, что ночью может быть так светло. Таксист обещает заехать утром, но не приезжает. В семь утра искать транспорт почти бесполезно. Когда до моего рейса в Акурейри остается минут двадцать, спасительное такси является ниоткуда. Аэропорт Рейкьявика больше похож на автобусную остановку — маленький, и никто не проверяет паспорт. Только билеты. Как непуганые птицы, исландцы не боятся террористической угрозы. В стране, где все приходятся друг другу если не родственниками, то друзьями, если не друзьями, то знакомыми, люди за века привыкли доверять друг другу.
Перелет из Рейкьявика в Акурейри занимает около сорока минут: красивая стюардесса в желтой шляпке и черных перчатках успевает расплескать по чашкам кофе, промелькнет внизу ледник Лангйокуль, как самолет уже снижается, и вместо посадочной полосы — река Ияфьярдарау, и видно, как выпрыгивает на стремнинах из воды лосось. Дорогие костюмы с ноутбуками через плечо идут к своим автомобилям, а ватные штаны с рюкзаками перемещаются в аэропорт пить кофе и дожидаться полярного рейса в крошечный зал ожидания. За немногочисленностью пассажиров сотрудники аэропорта каким-то удивительным образом — без малейшей помощи документов — распознают их и направляют в нужный момент к нужному самолету. Ко мне подошел господин в черной кожаной куртке и кивнул в сторону самого маленького из стоявших на крошечной аэродромной площадке самолетов. Через мгновение он оказался в кресле пилота, надел наушники и включил двигатели, словно кофемолку. Оглядев самолет, я насчитала около десятка пустых сидений. Не пустовало всего два места: мое и соседа со старинным чемоданом и лицом Грэма Грина. Кто-то быстро закинул на заднее сидение картонную коробку, откуда пахнуло свежим хлебом и газетами — и захлопнул дверь. Восторг от предвкушения экзотического полета на «кукурузнике» быстро сменился ужасом.
Самолет подбрасывало так, что у меня выбило из рук фотоаппарат, вокруг моего лица болтались какие-то провода, а из окон дуло, как в форточку зимой. Но преимущество полетов на маленьких шумных самолетах в том именно и состоит, что здесь, когда страшно, можно громко кричать. Крик все равно заглушат двигатели, людей вокруг нет, кроме пилотов, да и те — в наушниках. Самолет приземлился на заросшей одуванчиками посадочной полосе — вокруг не было ни домов, ни людей: единственным вертикальным ориентиром на бесконечно плоском горизонте были три толстенькие лошадки с шерстью, как у мамонтов.
Ланганесс
Полуостров Ланганесс, крайняя северо-восточная точка Исландии, сверху похож на рог, упершийся в океан и не дотянувший до Полярного круга какие-то пару десятков километров. По нему проходит условный водораздел между Атлантическим и Северным Ледовитым океаном. В том месте, где полуостров крепится к большой земле, находится деревушка Торсхёфн (гавань Тора), промышляющая ловлей и переработкой мидий. Почти все ее мужское население каждую ночь выходит в море на единственной в Исландии лодке, специализирующейся на ловле моллюсков. Днем же почти все имеющиеся в Торсхёфне женщины перерабатывают мидий на крошечном заводике: потом их продают американцам, гораздым варить из них суп. Исландцы моллюсков не едят. Единственное применение, которое они им нашли — использовать ракушечную крошку для посыпки дорожек вместо щебня. Кроме завода, в деревне есть начальная школа, церковь, супермаркет и две вечно пустующие гостиницы. Зимой с Торсхёфном отсутствует автомобильное сообщение, но даже летом связь с миром осуществляется в основном по воздуху, а мобильная связь и интернет работают с перебоями. Зато есть оборудованный по последнему слову техники дом престарелых, похожий на ультрасовременный экоотель.
Вглубь полуострова ведет асфальтовая дорога, сразу же за пределами деревни переходящая в грунтовую, а далее едва различимая: жизнь есть только на трех фермах. На этом плоском полуострове свет бесконечен: единственная тень, которую мне приходилось здесь видеть за две недели, была моей собственной. Призрачный край, населенный призраками. Как-то Аки, местный гид, привез меня на самую оконечность полуострова: из-под колес нехотя взлетела стая диких лебедей. В этом месте была когда-то деревня, но вот уже скоро сто лет, как там никто не живет: кое-где различимы коньки почти ушедших в землю травяных крыш. Рассказывают, что жители покинули деревню из-за того, что туда повадилось чудовище, похожее на гигантского человека без головы и с тремя ногами. Чуть позже американцы пытались построить здесь военную базу, но мины, заложенные в море еще во время Первой Мировой войны на много километров от побережья, начало прибивать к берегу и швырять о скалы. Проект с военной базой пришлось забросить: слишком уж активно место сопротивлялось каким бы то ни было формам освоения. Сейчас на недостроенных причалах и волнорезах греются тюлени. Исландцы верят в предзнаменования и в параллельные миры. «Вот, глядите, какое хорошее место для дома, — показывает Аки место посреди Торсхёфна, — а никто здесь не строит: боятся разозлить Тайный Народец — он живет в этих вот валунах». Что это за тайный народец, никто толком не знает, но в них свято верят — и лютеране, составляющие большинство исландских прихожан, и католики, и язычники, поклоняющиеся Тору и Одину.
По выходным исландцы любят собраться и жарить на гриле сосиски: на таком деревенском пикнике меня представили джентельмену со шрамом поперек носа — словно нос сначала откусили, а потом пришили на место. Викингюр оказался коком на том самом корабле, который почти каждую ночь выходит в море ловить моллюсков: не успев доесть сосиски, мы договорились о том, что в следующий же рейс Викингюр берет меня с собой. «А, еще со шкипером договориться надо», — вдруг спохватился кок, но почему-то было ясно, что он на это смотрит как на дело решенное. «Только смотри, мы уходим на сутки, так что если у тебя вдруг обнаружится морская болезнь — не знаю, что мы будем с тобой делать». Я никогда не была в открытом море и не знаю, есть ли у меня болезнь, но в полночь назначенного дня почему-то обнаруживаю себя на пристани. Сквозь холодный туман были видны очертания корабля, где-то горел свет, но на мои приветственные крики никто не выходил. Через какое-то время к пристани причалил автомобиль, из которого в туман шагнул толстый незнакомый юноша, вгляделся в черты моего лица и бросил: «Это ты, что ль, с нами плывешь?».
Через пять минут на капитанском мостике я уже диктовала по буквам свою фамилию, шкипер зачем-то внес меня в список членов экипажа. «А что, надеюсь, у тебя есть страховка?» — сказал он и удовлетворенно расхохотался. И в этот момент слева по борту вынырнули три лиловые спины. «А-а, да малые полосатики, ничего особенного», — отмахивается капитан. Кому как, думаю я. Через пару минут Викингюр показывает мне корабль: вот, здесь у нас душ, из холодильника можешь брать что хочешь, спать будешь здесь: тут еще второй инженер, юнга и я спим. В кубрике опрятно и довольно уютно, обстановка как в приличной студенческой гостинице. «Вот раковина, — тычет пальцем Викингюр. — Если уж начнет тошнить, до туалета ты точно не добежишь, а нас можешь не стесняться». Вдруг он переключается и кидается к журнальному столику: на обложке — разделываемая туша кита. «Послушай-ка, — вдруг настораживается Викингюр, — а ты часом не из Гринпис?».
В два ночи на камбузе суета: кто перекусывает чипсами, кто хлещет кока-колу (алкоголя на борту не бывает даже в виде микстуры от кашля), Викингюр спешно готовит салат из креветок. Кто-то из команды подсовывает мне йогурт, кто-то — яйцо большой морской птицы. Оно красивое: бирюзовое, в бежевую крапинку. Я пытаюсь выучить их имена — это непросто, потому что не все исландские имена настолько коннотативны, как Викингюр, но к вечеру следующего дня мне это удается. Кроме этого, меня научили выговаривать по-исландски названия разных видов рыб, дельфинов и китов — всего около дюжины слов.
Лов начался около семи утра: проснувшись в районе одиннадцати, я обнаружила наполовину заполненный трюм. По металлическим желобкам текли потоки коричневых ракушек и дождем сыпались в гигантский контейнер. Мне сообщили, что лов идет удачно, норму почти выполнили. И я подумала: хорошо, что у исландцев нет предубеждения против женщины на корабле! В случае неудачной рыбалки меня, скорее всего, скормили бы рыбам. Погода была не из приятных: то и дело накрапывал дождь и беспрестанно дул арктический ветер. Добытчики мидий то и дело сменяли друг друга и отправлялись греться в камбуз, он же — кают-компания. По плазменной панели шел итоговый за неделю выпуск новостей: где-то на севере страны назван победитель выставки лошадей, где-то на востоке поймали кита, плюс сюжет про пенсионерку из Рейкьявика, которая завела себе лысую китайскую собачку, — вот и все новости.
Викингюр был занят воскресным обедом. Не просто воскресным, а праздничным — в честь меня решено было приготовить не какой попало, а рождественский обед: запеченную ягнятину и карамелизированый картофель. Последний готовится так: отваренный целиком картофель кладут в сковороду, где уже получена амальгама из сахара и сливочного масла. Картошку аккуратно помешивают, чтобы она равномерно покрылась карамелью. «Не волнуйся, если карамелизированная тебе не понравится, мы для тебя обычной оставили». И напрасно: карамелизированная картошка очень даже вкусная. И вообще, рождественский обед в начале июня — неплохая затея. Когда был съеден десерт, работы оставалось на пару часов: пустовавшие контейнеры были быстро заполнены безропотными моллюсками и загружены в трюм. Впереди было семь часов обратного хода: кто-то пошел спать, кто-то заканчивал работу на палубе, кто-то пил кофе в кубрике. Прошло непонятно сколько времени, когда на кубрике возник капитан и принялся озабоченно делать себе бутерброд с сыром. «Ну что, — говорю, — скоро приедем?». Шкипер блеснул очками в золотой оправе и приклеил лепесток сыра к намасленному ломтю: «Двигатель сломался», — и расхохотался: «Мы уже часа три никуда не плывем, но ты не волнуйся!». И загоготал еще громче. Он продолжал хохотать, я же вышла на палубу: вокруг был сплошной туман — казалось, мы дрейфуем куда-то в сторону Северного полюса — не волноваться было сложно. Одинн, мрачноватый малый, не принимавший участия в общих разговорах и никогда не улыбавшийся, ковырялся где-то на дне корабля, пытаясь наладить мотор. Через полчаса что-то звякнуло, зашевелилось и загудело: корабль ожил и пошел дальше. Поехала дальше и я: в Хусавик смотреть китов.
Хусавик
С конца апреля по октябрь горбатые и серые киты, малые полосатики, а также — в меньшем числе — касатки и синие киты прохлаждаются в акватории Исландии, поедая треску, нагуливая жир перед зимней миграцией и наведываясь практически во все фьорды. Теоретически увидеть их можно в любой точке побережья, практически же для тех, кто не приплыл в Исландию на собственной яхте, наблюдение осуществляется со специально оборудованных лодок, как правило, переделанных из китобойных, в двух основных центрах — Рейкьявике на юго-западе и Хусавике на севере острова. Прослышав про Хусавик, будто это чуть ли не северный Нантакетт, я устремляюсь именно туда. Киты для Хусавика — бюджетообразующие существа. Не считая музея фаллологии, где работает всего один человек, он же основатель музея, все остальные жители города так или иначе связаны с китообразными. Они либо работают гидами, рассказывая людям о китах, либо управляют дубовыми лодками, направляя их к устью фьорда, где киты имеют обыкновение находиться, либо кормят желающих поглазеть на китов в одном из двух имеющихся в Хусавике кафе, либо работают в одной из дюжины местных гостиниц, где останавливаются люди, приехавшие специально к китам.
Для исландцев киты — это промысловый зверь, и несмотря на многолетний мораторий, их все же постреливают — выделена квота на их отлов в научных целях, едва ли отделимых от гастрономических: в ресторанах Рейкьявика и Акурейри нет-нет да и появится стейк из полосатика в качестве plat du jour. Викингюр сказал однажды: «А что киты? Они большие и жрут в три горла. Если их слишком много разведется, что нам тогда останется?». Я не нашлась, что возразить. Исландцы не были бы исландцами, если бы не киты. А исландский язык сильно потерял бы в очаровании без таких выражений, как hvalreki, что означает «большая удача», а буквально — «выбросившийся на берег кит». Раньше за тушу выбросившегося на берег кита между соседями случались потасовки, и даже по нынешнему законодательству кит является собственностью того, на чьей земле был обнаружен. «Смотринами» живых китов в Хусавике занимаются две конкурирующие компании: «Северное мореходство» и «Добродушные великаны». Их билетные будки стоят у входа на причал в двух метрах друг от друга: разницы в цене билетов почти никакой. У той и другой компании — совершенно одинаковые дубовые лодки, переоборудованные из китобойных, но у «Северного мореходства» в качестве дополнительного бонуса к экскурсии прилагается горячий шоколад и плюшки с корицей, а у «Великанов» — какао и исландские пончики — вытянутые ромбы с дыркой посередине. Вместе с билетами пассажирам на всякий случай выдают таблетки от морской болезни.
Я три раза покупала билет на дубовую лодку, три раза меня укачивало, и три раза я замерзала до синевы, но поминутно помню лишь первую поездку — не самую удачную с точки зрения количества увиденных китов (собственно, это был всего лишь один кит), но самую невероятную с точки зрения возможности реализации чуда. Поскольку рейс был вечерний, народу на лодке было немного: человек пять немецких пенсионеров, несколько студентов и пара молодоженов из Восточной Европы. В счастливом предвкушении все ерзали на лавках и теребили в руках бинокли и фотоаппараты. Одетые в одинаковые синие плащи до пят и белые шерстяные рукавицы, взрослые были похожи на детей и вели себя как дети. На борт взошла рыжеволосая девушка-гид, и мы отчалили. Рыжая начала с того, что достала какие-то таблички со схематичным изображением китообразных и начала объяснять, чем синий кит отличается от, скажем, кашалота, но при этом строго оговорилась, что мы, дескать, не в зоопарке, и ничего не гарантировано. Так-так, подумала я: плохо дело, показывать картинки с китами еще до того, как мы вышли в море — это все равно что покупать рыбу перед рыбалкой. Уже на исходе был второй час «наблюдения», пассажиры дубового ботика приобрели оттенок фирменных синих плащей мореходной компании, а китов все не было видно. Немецкие пенсионеры никли на глазах. Один все бодрился и глядел в бинокль, но по выражению его нижней губы было очевидно, что крепится он из последних сил. Видеть это разочарование было совершенно невыносимо, к тому же совсем уж захолодало: солнце скрылось, накрапывал дождь, мы плыли сквозь серую мглу. В этот момент рыжая девушка как бы между прочим заявила, что китов не видно, потому что они, скорее всего, спят. Почему-то никто не воспринял это как новость: время — одиннадцатый час вечера, погода ни к черту — что еще делать? Пытаясь согреться, я спустилась в трюм, где тут же нашла кастрюлю с какао. Приятно было, согреваясь, думать о том, что где-то рядом спят киты. Их присутствие было ощутимо почти физически — наверное, подобным же образом экстрасенсы и ясновидящие чувствуют незримую для других энергию. Вдруг наверху послышались крики и топот: расплескивая какао и путаясь в синем плаще, я бросилась по лестнице вверх. На палубе царила атмосфера страшной ажитации: пенсионеры пришли в движение, спешно срывали чехлы с фотоаппаратов и наводили резкость в биноклях.
Когда появляется кит, все происходит очень-очень быстро: с капитанского мостика кричат: «Три часа! Шесть часов!» (это принцип циферблата — если «три часа», значит, смотреть нужно с правого борта — прямо перпендикулярно движению лодки, если «десять часов» — значит, кит с левого борта, и смотреть нужно в направлении движения судна). В момент появления кита, в тот момент, когда вокруг щелкали затворы и раздавались крики восторга, смех и эмоционально-окрашенная нецензурная речь сразу на нескольких языках — в тот момент, когда лиловая спина всплывала в районе девяти часов, а потом где-то в половине третьего, — я опустила фотоаппарат. В первый раз в жизни мне захотелось смотреть не через объектив. Мой приятель швед Йимми, стоявший рядом, тоже перестал фотографировать: «You just want to see it with your eyes.» Да, такое нужно увидеть прежде всего глазами. \
Гримси
Если внимательно посмотреть на карту Исландии, у ее берегов можно увидеть несколько остовов с одинаковыми названиями: Флати, Хриси и Гримси. На некоторых живут только птицы, некоторые были когда-то обитаемы людьми, а потом заброшены, некоторые обитаемы и поныне. На том Гримси, который по форме похож на баклана, живет около 70 человек, 20 лошадей, около сотни овец и несколько миллионов морских птиц. Большую часть человеческого населения составляют малолетние дети: в каждой семье их по пятеро-шестеро, и все носят специальные шлемы наподобие велосипедных — для защиты от птиц. Особенно агрессивны морские крачки: налетают, атакуют, орут — мечта Хичкока. Детей постарше отправляют на большую землю, в интернат: на Гримси есть только начальная школа. Еще есть супермаркет размером чуть больше телефонной будки, бассейн, ресторан «Крачка», вечно пустующая гостиница на десяток коек, аэропорт и автозаправка: несмотря на миниатюрность острова, его жители передвигаются на автомобилях — каждая семья располагает в среднем парой колесных средств. Казалось бы, ради чего ехать на Гримси — что там такого, чего нет в остальной Исландии? Ответ прост: туда едут пересекать Северный полярный круг. Перешагнуть через 66 параллель, купить в местной сувенирной лавке удостоверяющий этот факт сертификат, выпить кофе и уплыть обратно — эдакий блиц-бросок в Заполярье и обратно. Некоторые поступают еще экстравагантнее: прилетают на Гримси на самолете (есть регулярные рейсы из Акурейри) и улетают через полчаса. А стоило бы задержаться чуть дольше. Потому что это чудное, удивительнейшее место. Есть основание думать, что это не только мое мнение: в 19 веке американский миллионер Фиске настолько влюбился в остров, что решил подарить каждому его жителю по шахматной доске. Гримсинцы чтят память филантропа: на самом видном месте, у входа в порт, супротив ресторана «Крачка», установили они ему памятник — шахматный стол из нержавеющей стали.
Рейкьявик
В Рейкьявик возвращаюсь автостопом: Исландия, пожалуй, единственная страна, где на хитчхайкера не смотрят косо — автобусное сообщение здесь не самое регулярное на земле (в первую очередь, конечно, из-за сурового климата) и к тому же очень дорогое. Исландцы чаще всего рады попутчикам: скоротать дорогу за разговором приятнее, чем ехать в одиночку. Мне повезло: Кристбьерк как раз возвращалась от сестры и ехала в Рейкьявик. С заднего сиденья ее дочь тут же протянула мне кулек лакричных конфет. За несколько часов пути она досконально рассказала мне свою жизнь и в качестве бонуса — несколько традиционных исландских рецептов. Например, такой: взять кровяную колбасу, нарезать кубиками, засыпать в тарелку, а сверху положить сладкую рисовую кашу. По уверению Кристбьерк, получается «очень вкусный пудинг». Исландская гастрономия вообще изобилует подобными казусами. Взять, к примеру, вареную баранью голову. Кому придет в голову назвать это вкуснятиной? Да кому угодно, уверяет Кристбьерк, мы их так едим, эти головы, вместо чипсов, на закуску — особенно язык вкусный и глаза.
Рейкьявик вбирает в себя человека сразу: пробыв здесь всего несколько часов, теряешь счет времени, и становится почти все равно, на какое число обратный билет. Из всех мировых столиц невозможно представить себе город, более соразмерный человеку и его потребностям: полностью двухэтажный, повсюду можно дойти пешком, а автомобилями здесь пользуются в основном как элементами ландшафтного декора — ретрокабриолеты неплохо смотрятся на фоне изящных фасадов. На второй день перестаешь чувствовать себя иностранцем: всюду можешь пройти без карты, ориентируясь по шпилю Халльгримскиркьи, знаешь уже все и про геотермальный пляж (единственное в Исландии место, где можно плавать в океане, потому что в этом месте он специально подогревается), и про суп из лобстеров в лачужке у Кьяртана, что затеряна среди доков. В какой еще из мировых столиц жителям пришло бы в голову дожидаться автобуса, лежа на газоне, беззаботно отшвырнув портфель и не беспокоясь о сохранности костюма? Или почти всем городом выстраиваться по воскресеньям в очередь к единственной — но при этом слывущей лучшей — палатке с хот-догами в порту? Где еще можно увидеть элегантно одетые влюбленные пары предпенсионного возраста, лихо отплясывающие в пятницу вечером в лучших клубах города? Это окраина Европы, отбросившая присущие современному миру чопорность и предрассудки, но не отказавшаяся от древних суеверий, здесь никто не стареет, а если и стареет, то доживает до 104 лет, как Маргарет, сестра фермера Филипуса, что живет в местечке Нуппстадюр и в свои сто прекрасно справляется и с фермой, и с новым «лендровером».
