Часть первая
Что ни говори, а швартовка в нашей жизни — акт пылкий и эффектный! Вы только представьте ощущения местных красавиц «кукуевой» гавани, когда совершенно из ниоткуда, из приевшейся оскомины горизонта, в лучах заходящего солнца появляется вестник иного мира — крепко сбитый, мужественный и элегантный экспедиционный корабль, пронзающий душу чистотой архитектурных линий, белизной надстроек, хромом релингов и антенн, наповал сражая дорогим вороненым отливом надводного борта, блистающего в лучах заката, как черный алмаз Кулинан, тускло мерцающий световыми отмашками иной судьбы, другой плотности, времени и пространства.
И вот сразу после этого исторического события на палубе появляетесь вы — капитан и владелец этого чуда — и так запросто, по-свойски, в рваных джинсах, в брутальной робе яхтенного непромоканца или элегантных белых штанах а ля Остап Ибрагимович встаете у кнехта со швартовым в руках, и ваше слегка потертое, но еще вполне загорелое и обветренное лицо покажется местным красавицам чеканным профилем Эдмона Дантеса, Джеймса Бонда и Романа Абрамовича практически в одном миксте.
Надо ли усиливать эмоциональность всего ниже происходящего? Надо ли говорить о белых ночах Ленинграда, плавно переходящих в ночи Карелии, когда вся одетая в гранит набережная прекрасного города Петрозаводска, навзничь опрокинутого своей чашей в бессонное июльское марево, заполнена барышнями любого возраста, градуса и образования, которые, как бабочки на огонь, «и жить торопятся, и чувствовать спешат» в отместку краткости северного лета, о скором конце которого нет-нет да и напомнит утренний сквознячок из бескрайней онежской дали?
Но мы не будем писать про нежности, которые вьют гнездо там, где тепло и уют нижних палуб, — эти подробности мы оставим дедушке Фрейду, чье привидение летает над ночной Карелией на ковре-самолете, подсматривая в иллюминаторы яхт и катеров, уютно устроившихся в лесных зеркальных бухтах на якорных стоянках среди гранитных валунов и отполированных прибоем скал Суйсари, Бесова Носа или вовсе в ладожских шхерах с видом на Валаам.
Поговорим лучше о другом — о той самой высокой морской болезни, с которой я начал свой рассказ, когда в скучном и сером офисе, в душном и пыльном городе, под свист закипающего на кухне чайника вдруг вам почудится, что вас обдувает соленый ветер северных морей или легкий средиземноморский бриз, или своенравный адриатический мистраль, или мощный бьющий в лицо атлинтический пассат… Правильно ли я понимаю, что стопки яхтенных журналов растут на вашем столе со скоростью, с которой строилась пирамида Хеопса, что лоции и карты в проекции Красовского заменили вам общество Бориса Акунина, Сергея Галкина и Екатерины Андреевой?
Тогда мы с вами похожи! Тогда вам наверняка будет интересно узнать, как работает «Джи Пи Эс» плоттер Раймарин в аландских шхерах Ботнического залива? Скажу сразу — томить не буду — работает отвратительно! Если верить всему, что он нам рисует, то мы уже битый час едем по камням, по скалам, по росе, пристроившись в кильватер мирному финскому трактору. И если вы спросите у меня, где же был твой пеленгатор, Саня, когда ты так облажался с «Си Мэп продакшен», то я спрошу вас, как навигатор навигатора: а где у нас ближайший девиационный полигон на 32 румба для введения поправок в компасные курсы? То-то и оно, что в Кронштадте. Внукам буду рассказывать про тысячу Аландских островов между Турку, Раумой и Стокгольмом. А между ними десять тысяч камней в подводном и надводном положении — мой напарник по ночной вахте Антон, кэп секретного атомохода из бухты Видяево, после семи советских и трех новорусских автономок ставший принципиальным трезвенником, сам позвал на помощь старину «Джонни Волкера Блэк Лэйбл», потому что тут вам все сразу: тоннели в скалах похлеще иного шлюза и тайга с серебристыми елками, и зайцы ушами машут, и белка песенки поет, наблюдая исподтишка, как мы с Антохой вперед-назад ищем верную дорогу в шхерном фарватере. А до Онеги еще ох как далеко!
Кораблик входит и выходит, входит и выходит — это и называется навигация.
Часть вторая
Я никогда не забуду, какое лицо было у Сереги-банкира, перегонявшего с нами голландский траулер из Хельсинки на Валаам! Уже войдя в ночную Ладогу из Невской губы, на фоне суровых скал Шлиссельбурга мы увидели сумасшедшей красоты закат — будь рядом Куинджи, на человечество обрушился бы новый шедевр, а так мы стояли на мостике все трое и не верили, что вокруг такая красота, божия благодать и дуновение. А ведь еще сутки назад в штормовой Балтике Серега с биноклем в руке в двух кабельтовых по курсу не видел кормовых огней шведского парома «Викинг», стопорившего машины перед входом в морской канал.
Всего лишь сутки понадобились блестящему московскому финансисту, чтобы из рафинированного европейца стать суровым и решительным вахтенным начальником в робе, насквозь пропитанной тяжелой мокрой солью на бьющем в интерфейс ветру пополам с дождем. И пройдя сквозь все это «без понтов», взаправду, совсем по-честному, он, глядя в розовые всполохи на горизонте, говорил мне, что счастливей него нет человека на свете, и мы читали друг другу стихи и пили чай с коньяком, и не было ничего вкуснее того чая с бутербродами на мостике голландской яхты, идущей через ладожскую тихую белую ночь к прекрасному, как в день творения, острову Валаам.
У входа в монастырскую бухту нас ждал серебристый «Сильвер Игл» с отцом то ли Амвросием, то ли Акакием на борту. Оказалось, Валаамская братия отнюдь не чужда яхтингу! Тридцатиметровая «Паллада» верфи Timmerman Yachts, подаренная Патриархом монастырю, вписалась в суровый ладожский быт как родная, и уха из сигов, лососей и судаков, ставших уловом после троллингового экспромта, сваренная в четыре виртуозные руки на камбузе «Тиммермана», благоухала и елась столичными гостями с невиданным аппетитом.
Здесь надо сказать, пожалуй, слово о важности камбуза на экспедиционном корабле, каков есть наш стальной голландский траулер.
У себя дома в Москве мне лично не придет в голову мысль тратить полтора часа на органную до-мажорную пассировку овощей и лука, скрипичную си-бемольную нарезку чеснока и симфоническую оркестровку специями перед тем, как всю партитуру поместить в духовой шкаф. А здесь же, на таежных фарватерах Волго-Балта, с медведями Шишкина, гуляющими по заваленным топляками берегам, где даже верный, как полярная звезда, «ГлобалСат» категорически отказался знаться с московским «Билайном», роль камбуза вырастает до масштабов, сравнимых с величайшим искусством. Немало было сыграно на нем хоралов для услаждения капитанского живота, симфоний для матросского чрева и прелюдий для поджелудочных желез всех присутствовавших на лодке гостей. И умоляю — перед подачей на стол обязательно сбрызните золотую поджаристую шкурку рыбы свежим лимонным соком, и с белым вином, непременно на флайбридже, в прохладный час перед сумерками, спускающимися абсолютно внезапно на былинные крепостные башни монастыря старинного русского города Кириллова, употребляйте все это незамедлительно!
Часть третья
Время на экпедиционном корабле — категория, весьма тесно связанная с пространством. Не успел ты вздремнуть на входе в Белое озеро, как вот уже перед тобой они — старинные шлюзы древнейшей мариинской системы, исправные по сей день, с добродушными и отзывчивыми бабулями-операторами, живущими в святочных пришлюзовых избушках.
В озеро Сиверское с его Кирилло-Белозерским монастярем вход яхтам не заказан. Крепостные стены, устоявшие против поляков, татар и шведов; и город, в котором впору снимать сцены из смутного времени, — за четыреста лет тут мало что изменилось. Было время, когда этот городок, сегодня насчитывающий десять тысяч населения, тягался с Москвой богатством своих купцов и мощью обороны. Недаром мостились к нему монастыри и подворья. Всего пятнадцать минут езды на такси из города Кириллова — и опять чудо из чудес: на тихом деревенском озере со спокойной водой мягче шелка стоит маленький, почти игрушечный белоснежный Ферапонтов монастырь с единственными сохранившимися в России фресками Дионисия. И чем все-таки хорош яхтинг в России? Сразу после культурной программы для образованных — ночная стоянка в городе Череповце и посещение местной дискотеки, если, конечно, дыхалка позволяет.
А впереди уже легенда клязьминских яхтенных ресторанов — Рыбинка с ее песчаными плесами, соснами, как в Пицунде, бухтами по живописнейшим островам, с ее охотничьей Пошехонью и рыболовным раем заповедника Дарвин, где двадцатикилограммовые Щуки (с большой буквы) ловятся по часам, как в фильме «Бриллиантовая рука». А еще там сложный интересный фарватер, дающий отличную навигационную практику новичкам.
Хорошо, когда у вас шесть миллиметров голландской стали по каждому борту и сантиметр в балластированном киле. Хорошо, когда два умных Перкинса довольно урчат на десятиузловом ходу. Наша морская категория корабля экспедиционного класса дорогого стоит. На этом самом сложном водоеме Среднерусской возвышенности как нигде понимаешь, что инвестиции в мореходность окупаются всегда. Идти сутками , да что там, — неделями на одной заправке по великой русской реке Волге, а заодно и по Шексне, Свири и Неве — это дорогого стоит!
На десерт будут вам Мышкин и Углич с балованными девчонками и расписными матрешками, и под самый московский занавес, пяток часов не доходя до Дубны, — красота среднерусская, сумасшедшая — река Медведица с утиными плавнями, окунями и кострами по берегам, белые грибы в подлеске, уха в котелке и тишина дремучих лесов в глубине Тверской области.
Чтобы увидеть все это, нужно совсем немногое — готовность протянуть руку тем, с кем по молодости ходил в разведку, катапультировался на Эверест, упирался локтями в засыпанный креветками стол брежневского розлива, с кем всю жизнь мечтал увидеться по-настоящему, и, наконец, все рассказать о времени и о себе. Наш дружеский круг, наша вера в плечо друга — это линия обороны, которая для нас, заболевших высокой морской болезнью, проходит через великий яхтенный путь. Отступать нам было некуда, дальше Клязьмы — Москва.
