Развалившись на двух континентах, Стамбул с дерзостью восточного деспота нарушил стереотипы. Азиатская часть ухожена, фешенебельна. Кварталы Кадыкея, Гезтепе, Фенербахче – образец благополучия и достойной жизни. А стамбульская Европа – это как раз «Тысяча и одна ночь», ощетинившаяся иглами минаретов и ошеломляющая кричащей разноголосицей необъятного базара, трагическим всхлипом муэдзинов и сладким, как пахлава, шепотом ночных сводников. И над всем этим – тяжелый взгляд Ататюрка, который повсюду: на лобовом стекле машин, стенах буфетов и ресторанов, в витринах магазинов и парикмахерских. Его портрет – в военном кителе и смушковой папахе я видел даже на бакене, бесхозно болтавшемся на волнах Мраморного моря.
Стамбул – это индустрия воспоминаний и ассоциаций: исторических, мифологических, гастрономических, эротических. Порой увязанных и переплетенных так крепко, что и непонятно, что первично в этом клубке. Вечный город – едва ли не единственный, вошедший в мировую историю сразу тремя именами: Византия, Константинополь, Стамбул. А если добавить привычное для русского уха – Царьград и провозглашенное Константином Великим – Второй Рим, так получается и вовсе пять. Когда подплываешь к Стамбулу, оторопь берет – нет вида более величественного. Полукружья куполов мечетей и вонзившиеся в небеса иглы минаретов иной дефиниции, кроме как величественно прекрасные, не вызывают. Метафизические понятия «мощь» и «незыблемость» в данном случае получили материальное воплощение. Прежде жители Стамбула именовали себя оттоманами, а турками – всех остальных, т.е. провинциалов, деревенщину. Когда глядишь на город с моря, вопроса о причинах такой гордыни не возникает. Древность, исчисляемая тысячелетиями, отпечаталась в топонимике Стамбула. Например, Византийская стена, форум Феодосия. Или Босфор. За благозвучной греческой фонетикой этого имени скрыт откровенно порнографический античный сюжет – адюльтер Зевса и красавицы Ио, которую громовержец, спасая от гнева своей супруги Геры, превратил в корову. Преследуемая гигантским оводом, корова бежала из Европы в Азию через узкий пролив, который с тех пор и называют Босфором, т.е. «коровьим бродом».
Прогулки по улицам города – ни одна из них не пересекает другую под прямым углом, и никогда не угадаешь, где они пересекутся! – это путешествие во времени. Оказавшись в районе Сулеймании (мечети, где похоронены султан Сулейман Великий и его жена – славянка Роксалана), можно заблудиться в переплетенье узких улочек квартала Вефа. Чудом уцелев во время Большого пожара, Вефа сохранила старую османскую застройку: деревянные дома с нависающими над тротуарами эркерами, первые этажи которых заняли весьма скромные на вид ресторанчики, где подают роскошный чечевичный суп, обжигающий перцем, как огнем. Или забредешь в одно из крохотных кафе возле мечети Баязет, и окажется, что здесь когда-то собирались янычары – пили кофе, курили наргиле, а попутно, если была охота, устраивали заговоры и планировали мятежи. Бунт начинался всегда по одному и тому же сценарию – ударом ноги опрокидывались котлы с пловом, любезно присланные янычарам султаном. Здесь и планировали убийство султана Селима III, который вознамерился приструнить свою гвардию. И зарезали-таки султана! Но его наследник Махмуд II в 1826 году расстрелял из пушек взбунтовавшихся янычар, а уцелевших гроздьями развесил на толстых ветвях старой чинары, и сегодня шелестящей листьями и тенями мятежников на Ипподроме.
Для правоверного мусульманина ислам – это абсолютная покорность воле Аллаха. А для европейца – модель безоговорочного мужского деспотизма! Потому бывший гарем султана во дворце Топкапы по-прежнему главенствует среди главных туристических объектов Стамбула. И не пытайтесь сопротивляться, рано или поздно все равно окажетесь здесь. Гарем – искаженное «харам» – запрет, одинаково распространявшийся и на свинину, и на женскую половину дома. В гастрономии следовать этому завету труда не представляет. Натюрморт с молодой бараниной, рыбой, овощным и фруктовым изобилием куда живописнее, чем соленое сало и луковица на обрывке газеты. Но с искушением соблазнить чужую жену бороться куда сложнее. И тогда на выход женщины в свет был наложен категорический «харам», отечественное лоно владеет европейскими мужчинами не одно столетие. Кемаль Ататюрк упразднил султанат, запретил многоженство и распустил гаремы. И вышли их волоокие обитательницы на ночные улицы, и нашли приют в дешевых отелях Лалели и Аксарая, борделях мадам Манукян, дорогих ночных клубах окрест площади Таксим, распределив среду обитания согласно ценам, внешности, возрасту и профессиональным знаниям... Впрочем, эта тема бесконечна. И не за этим же, прости Господи, есть смысл плыть в Стамбул! Куда интереснее оживить свою эрудицию, ковырнуть пласт ненужных знаний, напитать его свежестью впечатлений, превратив в благодатную почву для последующих воспоминаний, которые и украшают сумерки нашей жизни...
На сизых волнах Золотого рога, возле Галатского моста раскачиваются фелюги. Небритые рыбаки в окружении огня и дыма швыряют то ли на сковороды, то ли прямо на раскаленную плиту выловленную прямо за бортом скумбрию и пеламиду. Уверен, именно так выглядят настоящие вахабиты и моджахеды. Но костяной оскал зубов на деле оказывается улыбкой. И протягивает тебе исламский фундаменталист вовсе не гранату, а золотистую рыбину, сочащуюся маслом и соком, заложив ее в разрезанную пополам булку. Оросишь рыбу лимонным соком, бросишь сверху щепоть крупной соли и, вонзив зубы в розовую плоть, поймешь, отчего все туристические справочники мира обзор рыбных ресторанов Стамбула начинают именно с этих фелюг под полосатым тентом. Скомкав салфетку, пропитанную рыбьим жиром, можно оглянуться в поисках новых впечатлений. Шаг назад – в сторону Новой мечети, – и ты под сводами Египетского рынка, где уже три столетия, а может, и все пять, торгуют специями, пряностями, халвой, орехами, рахат-лукумом, пахлавой – словом, тем, что и олицетворяет для нас гастрономические прелести Востока. Но если шаг сделать не назад, а вперед – окажешься на Галатском мосту, который приведет тебя на другой берег бухты Золотой Рог. Здесь Стамбул меняет свой сказочный силуэт, обретая контуры европейской столицы. Улицы банков, улицы специализированных магазинов, улицы антикварных лавок кольцами опоясали крутой холм, увенчанный заточенным карандашом башни Галата, возле которой протянулась знаменитая Пера – сосредоточие иностранных представительств, центр жизни турецких набобов, а некогда и русской эмиграции. Где-то здесь Серафима Корзухина пытались торговать своим нежным телом. Генерал Чарнота продавал серебряные газыри. Некогда здесь находился ресторан «Черная роза», где Вертинский пел о «лимоново-бананном Сингапуре». Но в переулке Эмир-Невруз по-прежнему работает самый известный «исторический» русский ресторан Rejans, открытый Верой Протопоповой в 1920 году. Прославился он сразу же официантками с манерами аристократок и тем, что водку здесь подавали не рюмками, а бутылками, замороженными в глыбе льда. Впрочем, сегодня Rejans известен еще одной диковинкой – всегда изрядно пьяный турок-швейцар, неизменно вопрошающий: «А вас сколько?». Теперь Пера называется улица Истикляль (т.е. улица Независимости), а сам район – Бейоглу. Но более симпатичное место для прогулок в Новом городе трудно подыскать. Солнце над Стамбулом опускается то же самое, что и в Ялте напротив. Но здесь оно кажется более огромным. И чайки, хлопая крыльями и хохоча, точно так же проносятся над городом. Но кажется, что здесь они подвешены на ниточках и веками качаются над минаретами. Может быть, виной тому мои длительные прогулки, когда небо над головой то полощется вылинявшей простыней, то превращается в узкую трещину, а может быть, пятая чашка крепкого чая, которую я пью в чайном саду на берегу Босфора. Ясно лишь одно: это город-тайна, где каждая дверь, каждая труба, каждая улица, каждая арка, каждая чинара означают совсем иное, чем они действительно являются.
